Статья "Абирега", автор Александр Пирогов.
65-летний «гражданин РФ, врач, пенсионер, депутат» (так он себя именует в переписке с Путиным) Валерий Когут много лет ведет неравную борьбу за закрытие Ольховатского сахарного комбината – сокращенно ОСК. Предприятие существует с 1834 года, производит 350 тыс. тонн сахара в год, выручка – 6,3 млрд рублей, чистая прибыль – 400 млн рублей, 601 постоянно работающий сотрудник со средней зарплатой в 30 тыс. рублей, в пик сезона – 750 работников. ОСК уникален, это единственный сахарный завод на постсоветском пространстве, который работает без остановок. Депутат с 2011 года пишет регулярно во всевозможные инстанции по кругу, получает ответы, ответы чаще всего его не устраивают, и он снова пишет. Иногда подает в суд – суды проигрывает. И снова подает. Когуту не нравится, как пахнет предприятие, но он готов отстать от завода за 15 млн рублей – именно в такую сумму депутат оценивает свой дом (177 кв. м), находящийся на соседней с заводом Пролетарской улице. Руководство ОСК платить кляузнику категорически отказывается: принципы дороже денег. Нашла коса на камень. Корреспондент «Абирега» доехал до одного из самых удаленных уголков Воронежской области, чтобы разобраться, от кого вони больше – от свеклы или от людей.
«Здесь чернобыльская зона, и из ольховатского сахара местные самогон не гонят», «Тут всё коррумпировано, комбинат в заговоре со всеми, их за пять дней предупреждают о всех проверках, и тогда они включают свои фильтры. А когда нет проверок, тут стоит вонь. Вот и к вашему приезду они включили, чтобы вони не было, «Из-за завода здесь сплошная онкология, вот у нас в доме за три года три человека умерло, двое из них молодые», – это только часть страшилок, которые мне пришлось услышать, собирая материал для этого расследования.
У этой командировки есть небольшая предыстория. Мое расследование «Жизнь не сахар» о причинах и последствиях закрытия Садовского сахарного завода имело определенный резонанс в отрасли – вот меня и пригласили в Ольховатку. Там плакали, просили: «Только не закрывайте!» Тут с точностью до наоборот: «Закройте, а то нам дышать нечем». Так что приходилось не только вслушиваться, но и внюхиваться.
Почему ОСК не поддается на шантаж Когута, понятно: положишь палец в рот – откусят по локоть. В смысле пойдешь на уступку одному – вырастет толпа желающих поживиться за твой счет. Да и нет никаких оснований для чувства вины у заводчан – это не завод строили в городской черте, это слобода выросла вокруг завода – завод дает ей работу и жизнь уже 185 лет и является крупнейшим работодателем и налогоплательщиком района, на котором, собственно, весь бюджет района и держится. «Так что же вы предлагаете?» – «Или завод пусть убирается, или поселок переносят», – «хирург» Когут предлагает отделить мясо от костей.
Сахарная слобода
Хотя производство сахара (из тростника) известно с древнейших времен, история сахароварения в России начинается с 1802 года в Тульской губернии. Помещик Александр Чертков, владевший слободами Россошь и Ольховатка, не просто создал первый в Воронежской губернии завод – он в 1852 году первым в России перевел сахарный завод с дров на уголь, а уже в 1856 году в Ольховатке огневую систему производства заменили на паровую – тоже одними из первых в России. В отличие от Садовки, которая могла похвастать возрастом, но не техническими достижениями, Ольховатский завод все 185 лет своего существования был лидером сахарной отрасли Российской империи, затем Советского Союза, а теперь и современной России. Менялись владельцы, была национализация, приватизация, разорение в 1990-е, но с точки зрения технологий Ольховатский завод (чтобы избегать лишних повторов, я буду называть его иногда заводом, иногда комбинатом, что в принципе почти одно и тоже – прим. авт.) был всегда лучшим или «одним из». Сохраняется эта ситуация и сегодня – именно на «Ольховатку» равняется вся сахарная отрасль не только России, но и дружественной Белоруссии. За 2017 год два отраслевых диплома, в масштабах России – первой категории, то есть в тройке лучших; в ЕАЭС – второй категории, то есть в десятке лучших. Ольховатский сахар по качеству выше ГОСТовского и идет индустриальным потребителям, в том числе и на экспорт. Уровень сахарозы в нем – 99,99%. По ГОСТу – только – 99,83-99,87%. Гнать самогон можно только из ГОСТовского сахара. Те самые 0,17% несут в себе сбраживающие бактерии. А Ольховатский сахар – чистый антисептик, бродить нечему.
В 2000 году «Продимекс» выкупил Ольховатский завод из банкротства, ОСК стал первым предприятием холдинга, которое было радикально модернизировано. В результате в 2011-2012 годах был построен и с 2013 года работает первый в стране цех по дешугаризации (обессахариванию) мелассы, в него было вложено 50 млн евро. На сегодня аналогичный есть только на заводе «РУСАГРО» в Тамбовской области. Собственно, этот цех больше всего и возбуждает Когута, в нем он видит вселенское зло. Неудивительно, ведь он находится в непосредственной близости от границ его дома. Может быть, метрах в 300, если напрямую, «сквозь забор».
Матчасть. меласса – это патока, содержащая около 50% сахарозы, побочный продукт сахарного производства, имеющая неприятный запах. При ее дешугаризиции удается извлечь до 80% оставшегося в ней сахара. (То есть сначала извлекается сахарный сироп или экстракт, а затем из него делают сахар на основном производстве.) В нашем случае это дополнительные 28 тыс. тонн сахара в год. Кроме того, на выходе появляется еще один ценный продукт – бетаин (beta – на латыни «свекла»). Это триметиламиноуксусная кислота, или «внутренняя соль», используемая в медицине, пищевых добавках и в парфюмерии. Например, бетаин используется для борьбы с ожирением и болезнью Альцгеймера, а также является основой антиобледенительной жидкости для самолетов. Большая часть бетаина в России покупается за рубежом.
* * *
Дорога от Воронежа до Ольховатки занимает три часа. Первым делом высаживаюсь на улице Пролетарская (60 м до заводского забора, здесь живет Валерий Евгеньевич) и жадно втягиваю носом местный воздух. Пахнет весной и свежестью – ни запаха аммиака, ни запаха гнили мой нос не чувствует. Может быть, не сезон, а вдруг и вправду хитрые сахарники подготовились к моему приезду и остановили «вредное» производство. Спустя несколько часов выясняется – нет, цех дешугаризации работает, но вони от него нет.
Пока жду назначенного мне времени, гуляю по центру Ольховатки, который практически упирается в одну из проходных завода. Неведомый архитектор старался воткнуть под ворота проходной всё, за что, возможно, получил откат. Здесь «на носовом платке» расположены и рынок, и автовокзал, и торговый центр. Население райцентра – около 12 тыс. человек, но пробки в центре как в миллионном городе. Здание администрации, построенное в советские времена, в трех кварталах отсюда. Здесь уже посвободнее и совсем не чувствуется выхлопных газов. Здесь главная местная архитектурная достопримечательность – памятник Антону Чехову. Традиционный Ленин наверняка где-то есть, но тут он «спрятался» в тени великого писателя – Ленина не видно.
Вдруг кто не знает: Ольховатка – колыбель семьи Чеховых. Дед писателя сделал карьеру от мальчика на побегушках до управляющего сахарным заводом. Он выкупил свою семью из крепостных – по 700 рублей за каждого члена семьи, в том числе и за отца будущего писателя, который родился здесь же, в Ольховатке, и, уже уехав из слободы в Таганрог, еще долго занимался сахарным бизнесом. Так что Ольховатский сахарный сказал свое слово и в литературе.
Собирая в кучу свои невеликие знания украинского языка (здесь на улицах, чтобы не вызывать подозрений, лучше балакать на мове), продолжаю свой мониторинг: «Здорово, хлопцы! Скажите, вид заводу смердит чи ни?» – «А сам не чуешь? Немае запаху». – «А летом?» – «Не жалуемось, у сели живемо». Отвечают с опаской и уклончиво – чужака сразу раскусили. Перепроверяюсь потом по телефону у известной воронежской журналистки Ольги Бренер – она ездила по следам жалоб Когута в Ольховатку летом 2016 года как раз в разгар сезона сахароварения: «Запахов не было, а Когут – очень странный человек, который жестко блюдет свой меркантильный интерес».
Валерий Евгеньевич уверен в заговоре сахарников со всем миром. Все проверки – природоохранной прокуратуры, федеральных ведомств Росприроднадзора и Роспотребнадзора – по его мнению, куплены. О судах и говорить нечего. Проверяющие якобы заранее предупреждают заводское руководство о предстоящем визите за несколько дней, и те «включают фильтры», «останавливают производство», «фальсифицируют результаты проб». Когут утверждает, что у него есть засекреченный свидетель, работница лаборатории, которую заставляли менять пробы («пять раз!»). Он готов ее «инкогнито» доставить мне в Воронеж для показаний. Забегая вперед – девушку Когут так и не привез.
У представителей комбината встречные претензии к проверяющим: бывает, что внеплановые проверки по жалобам жителей проводят без участия представителей предприятия и во внеурочных местах (например, во дворе у Когута), а не на границе санитарно-защитной зоны (СЗЗ). При этом не учитываются метеоусловия и невозможно понять, что же сегодня пахнет: аммиак или лягушки из пруда.
Лягушки – еще один предмет споров сторонников и противников завода. В 100 м от границы завода, то есть тоже в самом центре Ольховатки, расположен пруд, в который стекаются нечистоты со всей Ольховатки. В жару этот пруд, разумеется, смердит. Необходимость построить очистные сооружения дебатируется не один год, но денег у муниципалитета нет – он на 70% дотируется из областного центра.
Гений первого плевка
Валерий Когут, уроженец соседней Кантемировки, появился в Ольховатке в 1985 году, а всего проработал сорок лет хирургом в окрестных больницах и уже выйдя на пенсию продолжает работать участковым врачом. К врачу на деревне всегда почет, а врач он по местным меркам неплохой. У Когута есть небольшая группа поддержки и репутация главного смутьяна района, с которым лучше не связываться. Например, на встречу со мной вместе с д'аратьяном Когутом пришло еще трое «мушкетеров», в письме Путину так и вовсе 19 подписей. Тем не менее, неравная борьба хирурга находит сочувствующих, раз уже он избирается депутатом районного совета второй срок подряд. Сам Владимир Евгеньевич гордо называет себя «султаном Ольховатским» (по числу жен) и ждет «плевка в Тегеран» – «Какого плевка?!» – «От правительства». Стоп-стоп-стоп, а где-то я читал, что врачи больше остальных подвержены риску заболеваемости психическими расстройствами.
Важной союзницей Когута являлась Светлана Суханова, бессменный руководитель «Ольховатского вестника», которая постоянно предоставляла полосы районки для борьбы с комбинатом, хотя сама начинала свой трудовой путь именно на сахарном в 1969 году. В 2015 году ветерана журналистики отправили на пенсию, теперь она пишет книгу, в которой будет и глава про ее и Когута борьбу с комбинатом.
Продолжаю перекрестный распрос: «А сейчас пахнет?» – «Я ногу сломала, четыре месяца на улицу не выхожу. Есть ли сейчас запах, ничего не могу сказать».
Вообще-то с точки зрения пиара, позиция Когута совершенно неуязвима. Даже Ольга Бренер, не учуявшая собственным носом никакого запаха, сомневается: «Ну, наверное, же есть проблемы, раз о них говорят. Еще, конечно, людям не нравится, что прибыль от комбината уходит из Ольховатки». Так чужая прибыль важнее или вредные выбросы?
Экология – это такая удобная штука, через нее легко вербовать сторонников (вспомните, Химкинский лес) и через нее можно влезть в любые экономические отношения. Ну, не бывает стерильных производств в принципе, если это не микроэлектроника. Благодаря Джанни Родари, мы с детства знаем, что все ремесла на свете чем-нибудь пахнут. Сахарное производство будет пахнуть буряком. Всегда. И всегда будут спекуляции на тему запаха.
Экологических активистов не раз и не два ловили на вымогательстве. Я ни на что не намекаю. Более того, я очень удивился, что Когут - святая простота - готов с первым встречным, то есть со мной, говорить о том, что комбинат должен выкупить его дом за астрономическую, прямо скажем, сумму - в три, а то и пять раз выше рыночной. В слободе не продается коттеджей дороже 4,5 млн рублей. Жилье, аналогичное когутовскому стоит примерно 2,5 млн рублей. Но человек железобетонно уверен в своей правоте: «А моя борьба разве ничего не стоит?»
Четверо желающих закрыть завод ждут меня в офисе районного совета, при разговоре присутствует председатель райсовета Николай Тищенко, но ведет себя деликатно и в беседу не вклинивается, только время от времени молча «комментирует», отрицательно покачивая головой.
Первым начинает рассказ Когут: «В 2013-2014 году я судился вместе с людьми, живущими около завода, и в суде я доказал, что завод под маркой реконструкции поставил новое оборудование с более высокой мощностью – до 10 тонн свеклы в сутки, в связи с чем стало больше выбросов. В 2011-2012 году был запущен цех по переработке мелассы, когда проводили его испытания, здесь была жуть. В 2013-2014 году была поставлена жомосушка, которая сушит до 6 тыс. тонн сырого жома в сутки при этом в атмосферу выбрасывается 4,8 тыс. тонн пара. Таким образом, на одной промышленной площадке, где было два завода, появилось три объекта. И я поставил вопрос: на каком основании завод получил второй (а не первый – прим. авт.) класс опасности, где санитарно-защитная зона? Решение суда было, что я имею право высказывать недовольство заводом как депутат. Я говорил на суде, что необходимо произвести изучение технической документации и уже на ее основании должен решаться вопрос о величине СЗЗ. Неведомо какими правами они после суда пробили – Онищенко не подписывался, а госпожа Попова подписала на основании исследовательских данных Московского института. Решение природоохранной прокуратуры разработать СЗЗ было еще в 2014 году».
Необходимое пояснение: смена главного санитарного врача РФ, в чьи исключительные полномочия входит устанавливать размеры СЗЗ, произошла в октябре 2013 года – пришедшая на место Геннадия Онищенко Анна Попова подписала постановление «Об установлении СЗЗ «ОСК» в августе 2016 года, размеры СЗЗ не устраивают Когута, живущего в шестидесяти метрах от заводского забора. Границы СЗЗ для промплощадки №1, то есть основной площадки комбината, варьируются от двух до 330 метров от заводского забора. В направлении к дому Когута граница СЗЗ составляет 30 метров. Во всех или почти во всех выступлениях Когут в качестве доказательства использует абрикос – он у него сохнет. Абрикос этот уже стал местным мемом для противников Когута. Это «доказательство» сахарники без смеха не воспринимают.
В феврале 2014 году райсуд полностью отказал в удовлетворении иска Когута и К, требовавших прекратить производственную деятельность по обессахариванию мелассы. Решение вступило в законную силу. На этом можно было бы поставить точку, но не таков Когут.
Когут: «Датчики показывают, что выбросы не превышают предельно допустимые нормы (ПДН), но, извините, я их датчикам не верю. Для того, чтобы разрешить этот спор давайте мы установим независимые датчики по поселку и у меня дома, подконтрольные Роспотребнадзору. Государство должно выделить деньги на три или четыре датчика, чтобы они 24 часа в сутки фиксировали выбросы, потому что ночью отключают фильтры а я поставлю свой компьютер, чтобы данные постоянно контролировались и передавались дальше в Роспотребнадзор. Роспотребнадзор за 3-5 дней предупреждает директора комбината, что приедут к ним с проверкой, а за пять дней можно все убрать и сделать как надо».
Следующая история – про дефекат. «Сейчас там снег, а вы приезжайте в мае. Мы с вами загоним китайца (видимо, какое-то приспособление – прим. авт.), на шесть метров вроемся в землю. Там сотни тысяч тонн собрано дефекатов». В 2018 году Роспотребнадзор, которому Когут не верит, тем не менее по жалобе Когута зафиксировал нарушение – необорудованное складирование дефеката. Теперь администрации района (не комбинату), депутатом заксобрания которого является Когут, грозит штраф от 400 тыс. до миллиона рублей. Такая вот помощь народного избранника родному району.
Вообще-то, дефекат – это отход сахарного производства, что-то наподобие толченого мела - осадок из примесей и негашеной извести. Но одновременно это полезное минеральное удобрение, которое вносят в определенные типы почв для раскисления перед осенней вспашкой под сев озимых культур (норма – 20 тонн на гектар). Сахарные заводы раздают дефекат сельхозпроизводителям бесплатно. Например, во времена СССР в почву вносилось 3 млн тонн дефеката в год. В наше время не меньше – просто никто не учитывает. Для того, чтобы стать удобрением, дефекат должен вылежаться около двух лет. Поэтому, как правило, дефекат складируют в кучи прямо краю полей, а когда он «дозреет», вносят в почву. Никакой опасности ни для человека, ни для окружающей среды дефекат не представляет; согласно разъяснениям Россельхознадзора в качестве агрохимии дефекат регистрироваться не должен, но тем не менее ему как отходу производства присваивается пятый класс опасности. Вот такая двусмысленная ситуация, которой и воспользовался Когут, написав свою жалобу. Теперь, если Роспотребназдзор подаст в суд на администрацию района, ему придется доказывать вред, причиняемый дефекатом окружающей среде. Сделать, кстати, это будет очень непросто. Я изучил аналогичную судебную практику: суды, как правило, отказываются признавать ущерб окружающей среде от дефеката и отменяют постановления об административном нарушении.
Что еще не нравится и за что еще борется Когут?
Не нравится импортная нержавейка, которая в отличие от нашей, боится слабокислой среды сахарного сиропа. Из-за ощелачивания, по словам Когута, появляется дополнительная вонь. (Валерий Евгеньевич постоянно повторяет, что он не химик, но все виды вони он готов классифицировать). А борется он за деньги. «Мой дом стоит от 12 до 15 млн рублей. 300 кв. метров. (На кадастровой карте – только 177 кв. метров – прим. авт.) Валерий Евгеньевич (это он про себя в третьем лице - прим. авт.) был не бедным человеком, а для них это мелочь. Они на одном бетаине десять раз окупили завод. Я могу посчитать, сколько я потратил. Тут многие готовы свои дома продать комбинату. Раньше я был бизнесменом, я и сейчас есть. Жду плевка. Разрешения правительства на внешнеэкономическую деятельность и подписания контракта с Тегераном, хозпоставки – я буду там в фирме работать, распространять сельхозпродукты – хлеб, масло, сахар и все остальное будем в Тегеран гнать. Менеджером я буду работать, директором, представительство здесь будет и в Москве. («Жаль на меня не вовремя накинули аркан, я б засосал стакан - и в Тегеран!») У меня очень сложная жизнь, я 25 лет работал хирургом и одновременно занимался бизнесом. Брал у колхозов в аренду землю, выращивал продукцию, перерабатывал в Каменке, имел 18 магазинов в Москве. Надо было что-то одно бросить, а то я кандидатскую защитить не сумел. Я был участником боевых действий, китайцев стрелял, имею награды непосредственно от Андропова, сидел с ним вот как с вами, он мне работу предлагал – а я, дурак, не пошел. Я хотел купить этот завод, но бывший директор Губенко при рыночной стоимости 850 млн рублей продал его за 34 млн рублей». Отделить правду от выдумки в этом монологе сложно, да и, пожалуй, не нужно. Человек сам себя выдает.
Свита мессира не такая чудаковатая, разве что «идеологический работник» и коммунистическая активистка Лидия Чернявская застряла совсем в другой эпохе и с ностальгией вспоминает, как на предвыборном митинге КПРФ звучали требования закрыть завод. Вообще, член «Единой России» Валерий Когут с удовольствием включается в политические «союзы» с другими партиями, готовыми вместе с ним спекулировать на теме запаха: коммунистам помогал в организации предвыборного митинга ради того, чтобы тема завода стала главной в повестке, а в 2014 году в суде он выступал одновременно как истец и как «третье лицо» – представитель партии «Зеленые».
Еще один сторонник Когута, предприниматель в сфере авторемонта Юрий Колесник также вспоминает проблемы с запахом во время пусконаладки цеха по дешугаризации и винит старого главу района в том, что он дал негласное разрешение на складирование дефеката и предлагает комбинату складировать его в своих отстойниках. Еще один сторонник Когута - молчаливый отставной милиционер.
С Колесником совсем забавно – он кормится с завода: ремонтирует их машины, что, конечно, представителей завода задевает. «Пчелы восстали против меда», - так с иронией описывают ситуацию заводчане.
Ольховатские всадники апокалипсиса суммируют претензии: нужно оформить таблички, где начинается и где оканчивается Чернобыльская зона; комбинат должен выделять деньги на благоустройство поселка; независимые датчики для круглосуточного мониторинга за полтора миллиона рублей и признание пятисотметровой СЗЗ (что соответствует первому классу опасности – прим. авт.)
Завод исторически со всех четырех, точнее – пяти сторон (основная промплощадка завода имеет форму пятиугольника) почти вплотную окружен жильем или огородами, поэтому признание пятисотметровой СЗЗ должно повлечь за собой выселение огромного числа людей и выкуп жилья, или остановку завода. Страшилки про «чернобыльскую свеклу» у специалистов не вызывают ничего кроме улыбки. Во-первых, период полураспада цезия 137 (основного чернобыльского загрязнителя) равен тридцати годам и уже завершился. А, во-вторых, МЧС постоянно мониторит состояние почв. Другой вопрос, что в тех населенных пунктах, где было признано загрязнение, люди получают определенные льготы. И борясь с заводом, когутовцы по сути борются и с этими льготами.
Разумеется, у завода-кормильца есть не только противники, но и свои активные сторонники, которым деятельность Когута кажется деструктивной (я мягко сформулировал). По словам председателя районного совета ветеранов Лидии Диваковой, никаких жалоб от жителей Ольховатки ни в ветеранскую организацию, ни в райсовет депутатов не поступает, а цели Когута сугубо меркантильные. «Даже если не выкупят дом, на теме завода легко зарабатывать мнимый авторитет. Ему выгодно гнать волну, на этом фоне он и избирается в депутаты», – считает Лидия Ивановна, и она к слову, всю жизнь проработала на заводе. В Ольховатке человека, не связанного с заводом, найти тяжело. «Прошлый год был удивительным – ни одной жалобы от Когута не поступало, думали – успокоился, оказалось – сначала болел, потом решил с сыном судиться – не до завода было».
Удивительную историю про взаимоотношения Когута с сыном рассказывали мне многие. Слобода маленькая, все про всех знают, но мне казалось не сильно этичным семейный спор вплетать в экологический. Но неожиданно об этом мне рассказал и сам Валерий Евгеньевич: «Проводил воспитательную работу с сыном, чтобы не борзел». Воспитательная работа заключалась в том, что, узнав, что его старший сын от первого брака получает хорошую зарплату, Когут подал к нему иск, чтобы сын платил ему алименты. Эта семейная распря дала комбинату целый год передышки от жалоб и следующих за ними внеплановых проверок. Всю свою неуемную энергию наш герой бросил на борьбу с сыном.
Еще один мой собеседник врач Фаина Когут. Она живет на соседней с заводом Советской улице и еще она бывшая жена нашего главного героя (развелись в далеком 1984 году, двое общих детей), но отнюдь не его сторонница.
«Все, что говорит Валерий Евгеньевич, на 80% – ложь. Он сказочник еще тот. Когда он занимался бизнесом, то не был оформлен официально и алименты платил мизерные с зарплаты врача. С его коммерции мы не видели ни копейки. Бывало, у нас в доме есть нечего, и приходилось бутылки собирать, чтобы собрать на буханку хлеба. А у него чемоданы налички были, и не делился. Я брала бесконечные дополнительные дежурства в больнице, влезала в кредиты, чтобы выучить детей – от него помощи не видела. Дети с ним не общаются, ни мои, ни дочка от второго брака, только младшая – четвертая, с которой он живет. Но в прошлом году он узнал, что сын в Серпухове стал неплохо зарабатывать, потребовал алименты, не падайте со стула, – 150 тыс. Собирал справки, какой он больной, а когда в депутаты избирался, наоборот, требовал справки, что он здоровый. Присудили ему в итоге 5 тыс. Если он больной, то больной на всю голову – достаточно с ним полчаса пообщаться, чтобы все понять. Пахнет ли от завода? Раньше в сезон буряками пахло, теперь иногда пахнет канализацией, но постоянного запаха нет. От мелассы одно время запах кислоты был – сейчас нет. Все же от направления ветра зависит. Может ветер и запах олифы донести, хотя лакокрасочный завод за чертой поселка находится. Но мы, привычные, принюхались, и потом дома у всех пластиковые окна есть. Я считаю, что сделать производство вообще без запаха - задача нерешаемая, но на заводе ею занимаются – ставят фильтры. Заводу не один век, да и не только в Ольховатке так. Но люди рады, что здесь есть работа и возможность честно зарабатывать деньги. Но у Когута – шкурные вопросы, все что он делает – это не для людей, а для себя лично», - делится со мной Фаина Григорьевна. Самое смешное, что, когда Когут стал судиться с сыном он стал себе требовать от завода дом именно в Подмосковье – «тут у меня сын живет». Мне сказал, что теперь ему достаточно дома под Воронежем. Для объективности отметим, что были у Когута чемоданы денег или нет, когда его дети голодали, мы не знаем, это только версия событий, рассказанная его женой.
Встреча с сахарниками
Как учил нобелевский лауреат Александр Солженицын, отмываться всегда трудней, чем плюнуть, поэтому надо уметь быстро и в нужный момент плюнуть первым. Директор комбината Иван Васильчук имеет стаж сахарника, не меньший, чем Когут – хирурга, но плеваться первым так и не научился. Значит, придется «отмываться».
Вот что рассказал директор: «Сторонники Когута это, в основном те, кто в девяностые кормился от завода. Кто-то при приватизации баньку заводскую себе урвал, кто-то ларек. Многие продавали мелассу, кто-то свеклу вез, но с приходом нового собственника наступил момент, когда все левые заработки закончились, а недовольные остались. Почему люди старались ближе к заводу селиться? Потому, что это бесплатное тепло и электричество – у нас его всегда было в избытке, в советские времена раздавали считай бесплатно, теперь это невозможно даже на законодательном уровне. Заставили всех переподключиться, счетчики поставить, то есть отрезали от дешевых заводских сетей. Сам Когут продавал мелассу с завода, а на завод возил сахар-сырец, два раза прогорел, потом опять возвращался. Другой вопрос – бывшие заводские бараки, многие из которых еще довоенной постройки, в них наши ветераны живут. Мы выделяем деньги и совместно с администрацией расселяем такие дома – уже три многоквартирных дома расселили. Промплощадке завода надо дальше развиваться – чем больше она развивается, тем больше рабочих мест. Нужно построить нормальный фасовочный цех на 40 рабочих мест. В прошлом году построили дорогу, потому что раньше для входящих машин был один заезд – и в пик здесь бешенный грузооборот».
Иван Дмитриевич проводит для меня небольшую экскурсию по цехам предприятия – внутри запаха тоже нет, а работа комбината и технологии требуют отдельного подробного рассказа.
Про непосредственную работу комбината в сфере экологии мы говорим с инженером-экологом Оксаной Мартьяновой. Она, как и Когут, для этих краев человек пришлый – уроженка Майкопа вышла замуж и осела здесь на всю жизнь. Как почти все сахарники, госпожа Мартьянова фанат своей работы и своего предприятия. Но еще по должности ей приходится выезжать на все проверки и на все суды, и записаться перепиской с проверяющими. Оксана считает, что Когут, как врач, имеющий обширную практику, обладает определенным даром убеждения: «Люди в сельской местности, более доверчивые, чем в городе, а врач здесь это вообще – идол. Он сказал: «У меня в горле першит», и люди «почувствовали», что и у них першит. Когута совершенно не интересует, что сделал завод для защиты от загрязняющих выбросов».
Как бы не костерил Когут многочисленные надзорные органы, в ответ на каждую его жалобу Роспотребнадзор и Росприроднадзор проводят внеплановые проверки, о которых комбинат заранее не предупреждают. В рамках этих проверок организуются заборы проб воздуха. Только по линии Росприроднадзора с 2013 года была проведена одна плановая и 11 (!) внеплановых проверок. Вот и запрос «Абирега» направленный в Росприроднадзор чуть не спровоцировал внеплановую проверку на предприятии. В общем, надзирающие структуры свой хлеб не зря едят, раз уж они не нравятся ни одной из сторон конфликта. Мартьяновой не нравится, что проверяющие делают свои заборы не в установленных точках и в отсутствие представителей завода, в судах эти дебаты часто перерастают в жаркие споры, но это конструктивная работа. С Когутом же никаких диалогов вести нельзя.
Эколог передает мне целую кипу различных экспертных заключений, судебных решений. Если суммировать все в одну фразу: «Превышение норм вредных выбросов в атмосферу отсутствует». Если быть точным, последний раз завод и его должностных лиц привлекали за превышение установленных нормативов выбросов пять лет назад – в феврале 2014 года выброс диметилсульфида превысил нормативные показатели в 1,9 раза. Виновные, думаю, были строго наказаны. Но старое поминать – у нас медом не корми.
И, кстати, фактически показатели выбросов в атмосферу в разы, в пять – десять раз ниже предельно допустимых, что гораздо более убедительно говорит о работе комбината в этом направлении, чем абрикос Когута.
Росприроднадзор уполномочен заявить
Поскольку официальные документы часто звучат более убедительно, чем свидетельские показания, приведем выдержку из ответа на запрос «Абирега» управления федеральной службы по надзору в сфере природопользования по Воронежской области от 22 марта 2019 года. (Кстати, чуть раньше это же ведомство готовило Когуту ответ и по поручению Владимира Путина).
«1. На предприятии в соответствии с данными федерального реестра объектов негативного воздействия на окружающую среду (ОНВОС) имеется 69 источников выбросов, из них 5 организованных в цехе переработки мелассы, который эксплуатируется с 2013 года. С целью снижения поступления загрязняющих веществ в атмосферу предприятием проведен химический анализ, определены приоритетные загрязнители, обладающие неприятным запахом. Для очистки выбросов от цеха производства мелассы источники загрязнения атмосферы были оборудованы трехступенчатой газоочистительной установкой (ГОУ), включающей гидрофильтр «Эковента», газоконвектор «Ятоган» и хемобсорбционный модуль. Степень эффективности ГОУ подтверждена лабораторными испытаниями, стоимость установки ГОУ – 5,5 млн рублей. 2. Контроль нормативов предельно-допустимых выбросов осуществляется предприятием в соответствии с планом-графиком, превышения предельно установленных нормативов выбросов не выявлено. 3. Управлением утверждены нормативы предельно допустимых выбросов в количестве – 690 тонн в год, из них 662 тонн – жидкие и газообразные, 1,3 тонны – твердые; установленные нормативы соблюдаются. 4. В соответствии с федеральным законом «Об охране окружающей среды» стационарные источники выбросов должны быть оснащены автоматическими средствами измерениями на объектах первой категории опасности, «ОСК» относится ко второй категории ОНВОС, для которых оснащение автоматическими средствами измерения и учета показателей выбросов не предусмотрено». В ответе есть еще подробное разъяснение в каких случаях можно приостановить деятельность предприятия по решению суда.
К этому разъяснению присовокупим и ответ из природоохранной прокуратуры, которая подавала в 2013 году иск об обязании «ОСК» разработать и утвердить проект обоснования санитарно-защитной зоны – решение суда было исполнено в 2016 году. Иных мер прокурорского реагирования не принималось.
Собственно, вряд ли это понравится госпоже Мартьяновой, но все спорные моменты Когут должен решать в суде – и про то, какую категорию опасности присвоить предприятию, и по какой цене выкупать (если вдруг обяжут выкупать) когутовский коттедж, и даже компенсацию за снижение урожайности абрикоса. Завод закрыть уже не удастся – в этом суд Когуту отказал. Можно попробовать перенести всю Ольховатку. Как в фильме «Ширли-Мырли» - на Канарские острова.
«Всё понимают только дураки да шарлатаны»
В разговоре со мной районщица Светлана Суханова выразила сомнение, что материал будет объективным и «посоветовала»: «Не продавай совесть, пиши только то, что увидишь». Ну, вот я написал только то, что увидел, услышал и унюхал.
Осталось кое-что добавить. Я понял, кого он мне напоминает. В Воронеже есть «свой когут». Знаменитый фрик, житель проспекта Революции Аркадий Давидович (Адольф Фрейдберг) полвека занимается рерайтом афоризмов Станислава Ежи Леца. Когда Когут продавал мелассу, Давидович продавал мочу. С недавних пор «непризнанный гений» активно продает «дом-музей афористики» - комнату 20 кв. метров за 4 млн рублей на «Авито» и за 6 млн на ЦИАН. Две цены, поясняет Аркадий Филиппович, это чтобы быстрее ушло. Им бы с Когутом объединиться и создать агентство недвижимости.
А теперь представьте, что Давидович требует перенести ВАСО или снести Marriott. Как говорил Антон Павлович Чехов, не стоит мешать людям сходить с ума.
3 )
КОММЕНТАРИИ